Магия – это знания.
Магия – это чувства.
Магия – это концентрация.
Магия – это способность к изменению реальности посредством управления собственным воображением.

Простейшая магия – это первичные импульсы, которые получают форму, благодаря концентрации на них и придании им формы. Приманить перо или заставить цветок раскрыться раньше времени всегда просто, если ты уже осознаешь себя, как маг. Видишь изменения в собственном сознании, принимаешь их и стараешься понять, чтобы овладеть. Твоё сознание чисто, в нём нет огромного количества когнитивных искажений, мешающих воображению и утверждающих, будто тебе нужны крылья, чтоб летать. Будто если ты не оседлаешь до чертиков неудобную метлу, то всенепременно упадешь. Прям насмерть упадешь, словно куль, с эдаким противненьким «чвяк!». Это подтвердит, что ты не более, чем мешок, наполненный жидкостями, который крайне легко опустошить и как только это случится – ты мёртв.

Но правда в том, что для полёта совсем не обязательно иметь крылья или седлать метлу. Для полёта необходимо достаточное количество воображения, концентрация и уверенность в своих действиях. Для окклюменции также. Ты просто захватываешь все рвущиеся из тебя мысли, образы, сотни идей, накрываешь их стеклянным куполом и начинаешь создавать надстройки, которые и сможет увидеть тот, кто так сильно хочет проникнуть в твоё сознание, чтобы завладеть тобой. Всё, что нужно, – перестать концентрироваться на чувствах, втолкнув их в цинковый ящик подсознания, и начать мыслить рационально. Создать стержень, на который всё закрепится, и просто держать себя наплаву.

В тюрьме это сделать не так просто. Который день Беллатрикс старается удержаться от падения в бездну чувственной агонии и упорно отрицает факт того, что для неё всё кончено. В левом углу узкой камеры углем записаны даты, на соседней стене – формулы, прямо перед ней на стене нарисовано кольцо, в центр которого она часто смотрит немигающим взглядом и изредка наведывающиеся сюда тюремщики с каждым разом всё громче начинают говорить, что миссис Лестрейндж совсем уж двинулась крышей. Но правда в том, что пока вернейшая сторонница Темного лорда медитирует на стену – она всё ещё сохраняет рассудок, несмотря на то, что стоит тюремщикам уйти, как за дверьми начинают шастать тени, что волнами пытаются вытащить из неё остатки человечности, не желающие покидать даже после десяти лет участия в войне.

Иногда Белле становится совсем уж скучно. Тогда она буквально дожидается, когда в небольшую дверку камеры просунут поднос с пресной кашей, хлебом, дрянной котлетой и холодным чаем. Ест она дурно, ибо еда здесь омерзительна. Да и чувство голода она редко испытывает, из-за постоянно нахождения здесь и не здесь одновременно. Но зато забирает чрезмерно мягкий хлеб, скатывает его в ровный шарик и принимается бросать в кольцо, пока тот совсем уж не развалится. «Нужно попросить у тюремщиков квоффл. Вот потеха-то будет», – скалится миссис Лестрейндж, сидя на кровати и лепя шарик. Через пять минут шарик отправляется на тумбу, а сама женщина поднимается и чуть пошатываясь проходит к крохотному окошку, становится на стул и тоскливым взглядом окидывает небо.

«Надо же, зима пришла. Радость-то какая», – фырчит обиженной кошкой, некоторое время стоит и затем уходит на кровать.

Ногам холодно, поэтому прячет их под одеяло.

Удар.
Удар.
Удар.
Бедный шарик.

***

Каждое утро в Азкабане начинается с обхода. Тюремщики никогда не разговаривают с ними. Они вообще стараются поскорее выполнить свои обязанности и сбежать куда подальше. В чём-то Беллатрикс их понимает и даже не осуждает. В конце концов, они преданны своему долгу, своей работе. Это достойно уважения, а волшебница всегда уважала своих потенциальных противников. Впрочем, уважение никак не мешало убивать их. Подчас самыми изощренными способами, ведь в моменте их мрачных встреч они были не более, чем работой. В моменте не существовало дедушек, бабушек, пап, мам, братьев, сестер, дочерей, сыновей, друзей, супругов, любовников, коллег. В моменте всегда был враг. И либо ты его, либо он тебя, поэтому нужно было действовать быстро и отвлекаться на противный скрежет человечности в уголках сознания не стоило, если не хочешь сдохнуть здесь и сейчас. Если хочешь – пожалуйста, смерть ведь дело добровольное.

Но Беллатрикс не хотела.
Беллатрикс хотела жить.
Беллатрикс хотела жить в стране, где магией бы владели лишь те, кто способен управлять миром с помощью знаний, чувств, концентрации и способности к изменению реальности посредством управления собственным воображением.
Разве многого она хотела?

Те, кто её осудил, скажут, что да. Но правда в том, что они ничем не лучше её. Где-то даже хуже, ведь Беллатрикс никогда не стремилась оправдать себя. В её жизни всегда ключевую роль играл принцип: «делай, что должен, и будь, что будет». Моральные рамки всегда были чем-то эфемерным. Ключевую роль играли одни лишь факты, а факты – вещь упрямая. Можно сколько угодно развлекать себя их интерпретациями, однако, всё равно придешь к устойчивой конструкции. И иногда возвращение к первоначальной точке невозврата могло сломать, могло превратиться в петлю на твоей шее и привязать к могильной плите. А привязывать себя Беллатрикс не хотела.

Беллатрикс хотела жить в той стране, где ей и дорогим сердцу людям было хорошо.
Разве многого она хотела?

***

Ближе к полудню дверной засов скрипнул и явил высокого мужчину с густой бородой, суровым взглядом и весьма тяжелым шагом. Беллатрикс окинула его беглым взглядом и продолжила своё увлекательное занятие. Хотела спросить когда уже будет обед, но передумала. Ни единым мускулом не выдала горячей заинтересованности, не выдала бьющуюся внутри надежду, не предприняла попытку напасть. Просто сухая обреченность. Просто бесстрастное ожидание. В конце концов, она ничего тюремщику не должна, как не должна была Лонгботтомам, за пытки которых её и посадили.

«Если бы вы знали, сколько было до них, вы бы заплакали», – мысль заставила Беллу мрачно улыбнуться, и с этой ужасной  миной высокомерно глянуть на пришедшего.

– Вставай, Лестрейндж. У тебя посетитель.

– Ну, надо же, – чуть охрипшим голосом фыркнула волшебница, – и кто почтил меня своим присутствием? Только не говори, что родители малыша Фрэнки. Всегда не переваривала Августу с её старомодными тряпками.

– Увидишь, – сухо произнес тюремщик, предупредительно наставив на узницу волшебную палочку.

В ответ на жест Беллатрикс лишь заливисто расхохоталась, окинула здоровилу надменным взглядом и соизволила встать. Надеть мягкую обувь, что нашла здесь, когда их разводили по камерам. Набросить ту мантию, в которой её сюда привезли. Мантия за почти два месяца стала вонять сыростью и плесенью, но ещё не порвалась. Во всяком случае, в ней пожирательница чувствовала себя той королевой, которая сидела на суде в кресле так, будто бы это перед ней отвечали, а не она перед целым залом трусливых ханжей, которым духу не хватило бы на участие в реальных битвах, где умирают, откуда возвращаются уже не такими, как прежде. «Жаль, зеркала нет», – Лестрейндж пальцами расчесала волосы, выставила руки, терпеливо подождала пока наденут сдерживающие магию кандалы и пошла за тюремщиком, как примерная девочка.

Это был первый контакт с оставленной за стенами реальностью, и как бы Беллатрикс не хорохорилась – ей было интересно. Даже очень. Ещё было интересно кто сидел поблизости. Почти в конце коридора она заметила знакомый надменный взгляд, и понадобилось очень много сил, чтобы не расхохотаться вновь. «Надо попросить у тюремщиков лист пергамента да поглумиться над ним. Если это он, конечно», – мысль проскользнула кометой, а через десять минут они уже спустились вниз, где тюремщик грубо впихнул её в небольшую комнатку, попутно разъяснив, что будет, если она решит выкинуть какой-нибудь фокус. На миг Лестрейндж стало даже страшно, что этот ублюдок не на свидание с неожиданным посетителем позвал, а решил изнасиловать. Ведь она была всё ещё хороша, а женщин тут совсем не густо и…

И Белла замерла, когда соседняя дверь распахнулась, явив собой элегантную леди. Выдохнув, она оперлась на локти и через несколько секунд встала, прошла к стулу и села, оперев локти о столешницу. На её лице замерзла злая улыбка:

– Надо же, какой сюрприз. Извини, чаю с молоком не предложу, – Лестрейндж приподняла руки в кандалах, а затем расслаблено откинулась на спинку неудобного стула. – Мама.